Мы выживем. Я верю
Я сижу и пишу в асю, ставя огромное количество восклицательных знаков. У меня слишком много эмоций, чтобы можно было их выразить всего в одном. Да что там знаки - даже слов всего мира не хватит для того, чтобы нарисовать моё счастье, восторг, любовь к этой весне. Да и стоит ли?
Попытаться - да.
...Итак, она бросилась ко мне, и каблучки её белые почти увязли в грязи - но ей, светлому созданию с розовой сумкой, было не до этго, она смотрела на меня. В её лице читалось неподдельное счастье и любовь. Не раздумывая, она потянулась ко мне и прижалась всем телом, крепко обхватив руками.
Я не сморела на светлую макушку. не могла видеть лица, но во мне жила нежность - неизъяснимая и невероятная. и я не знала, как смогу разомкнуть эти объятья.
Смогла. Она стояла передо мной и смотрела на меня. на живом лице девочки отражались все эмоции, и было видно, что она ни капли не врёт - это не нужно ей сегодня.
Она - моя крестница, которую я нашла после двух месяцев разлуки. Эля.
Одетая в белую скользкую юбку, которая красиво переливается на солнце (а кармашек случайно распорот гвоздём), белую же блузу и белые босоножки, которые трогательно и по-детски смотрятся в сочетании с капроновыми гольфами, высокая и худая, с новой короткой стрижкой, которая ей очень идёт. Она - цветок, начавший распускаться.Но не это важно мне. Я просто любуюсь её внешностью, но мне интересна душа ребёнка. Её быстрый и решительный разговор, отсутствие стеснения, абсолютная открытость. Как всё это знакомо мне по прошлым всречам и как, оказывается, любимо мной!
Я иду и восхищаюсь Элей, а она рассказывает что-то, излагает свои суждения, и вся время поглядывает на меня - как я отнесусь ко всему, что несётся из её уст? А мне хорошо. Она умница. Она даже лучше, чем могла бы быть.
...Сначала город ложится на наши ладони со своими крышами, утонувшими в проснувшейся зелени и похожимим на белые лодки - на солнце от блеска они кажутся белыми. Затем нас обнимает со всех сторон запах тополей и их листвы, слишком свежей, робкой и весёлой, чтобы можно было не удивляться её детскому восторгу проснувшейся жизни. Люди, тропинки и тропы, дома.
Рельсы.
Мы идём посередине. Мне очень неудобно шагать, потому что приходистя умалять шаг и ещё поспевать за привычной к такой ходьбе Элей. Мы говорим о прошлой зелени, которую убрали из-за новых домов, частью уже заброшенных. Она рассказывает о дереве объяснения. Перед нами сужается железная дорога и обрывается в огромном голубом небе, по которому медленно двигаются полупрозрачные. почти призрачные облака. Солнце освещает всё это безжалостнои ярко, но от этого на душе посыпается ощущение дороги и вечного пути вперёд.
Сквер.
Даже не сквер, а просто двор. Немного похожий на Сашин - и потому родной, отличающийся от него во многом - и потому захватывающий. Это тот двор. в котором. по моему представлению, живёт счастье дества и молодости, счастья смеха и покоя. Вечерами, под свеом вечернего солнца, здесь собирается молодёжь; сейчас на площадке бегает мальчишка без футболки, лет шести, егобрат в джинсовой куртке, ненамного старше его, и чей-то белоголовый карапуз. Мы сидим на скамейке. Подбегает собака. за ней ещё одна - Эля тут же с рдаостью тянется к ним. гладит, треплет по холке. Они стоят и смотрят на неё преданными глазами. Меня тоже принимают как свою. Один усаживается под руками Эли, позволяя ей себя гладить. Другой отходит от меня в тень песочницы. Белоголовый карапуз подходит и со счастливой улыбкой предлагает: "Хочешь мяч?"
Я легонько бросаю старый футбольный мяч ему, и он со смехом его пинает. Второй раз мяч улетает в собаку. Она подскакивает, рычит на подхватившего мяч парня; его друг тоже рычит, и они убегают. Мне больно и стыдно - как он мог обидеть эту доверчивую собаку?
Позже, на другом конце площадки, карапуз стоит около неё и гладит её двумя руками. Пёс, достигающий ему еда ли не плеч, стоит неподвижно и совсем не против неловких и весёлых объятий мальчика.
А потом я не помню ничего, кроме травы вдоль трамвайных рельсов, залитых вечерним солнцем. как каким-то раствором, и листвы, заполненной этим солнцем до краёв. И ещё Сида. Его бесбашенности, наших пустых разговоров, шуток.
И всё тонет в вечернем солнце.
Я жива. И мир жив. Удивительно и великолепно.
Попытаться - да.
...Итак, она бросилась ко мне, и каблучки её белые почти увязли в грязи - но ей, светлому созданию с розовой сумкой, было не до этго, она смотрела на меня. В её лице читалось неподдельное счастье и любовь. Не раздумывая, она потянулась ко мне и прижалась всем телом, крепко обхватив руками.
Я не сморела на светлую макушку. не могла видеть лица, но во мне жила нежность - неизъяснимая и невероятная. и я не знала, как смогу разомкнуть эти объятья.
Смогла. Она стояла передо мной и смотрела на меня. на живом лице девочки отражались все эмоции, и было видно, что она ни капли не врёт - это не нужно ей сегодня.
Она - моя крестница, которую я нашла после двух месяцев разлуки. Эля.
Одетая в белую скользкую юбку, которая красиво переливается на солнце (а кармашек случайно распорот гвоздём), белую же блузу и белые босоножки, которые трогательно и по-детски смотрятся в сочетании с капроновыми гольфами, высокая и худая, с новой короткой стрижкой, которая ей очень идёт. Она - цветок, начавший распускаться.Но не это важно мне. Я просто любуюсь её внешностью, но мне интересна душа ребёнка. Её быстрый и решительный разговор, отсутствие стеснения, абсолютная открытость. Как всё это знакомо мне по прошлым всречам и как, оказывается, любимо мной!
Я иду и восхищаюсь Элей, а она рассказывает что-то, излагает свои суждения, и вся время поглядывает на меня - как я отнесусь ко всему, что несётся из её уст? А мне хорошо. Она умница. Она даже лучше, чем могла бы быть.
...Сначала город ложится на наши ладони со своими крышами, утонувшими в проснувшейся зелени и похожимим на белые лодки - на солнце от блеска они кажутся белыми. Затем нас обнимает со всех сторон запах тополей и их листвы, слишком свежей, робкой и весёлой, чтобы можно было не удивляться её детскому восторгу проснувшейся жизни. Люди, тропинки и тропы, дома.
Рельсы.
Мы идём посередине. Мне очень неудобно шагать, потому что приходистя умалять шаг и ещё поспевать за привычной к такой ходьбе Элей. Мы говорим о прошлой зелени, которую убрали из-за новых домов, частью уже заброшенных. Она рассказывает о дереве объяснения. Перед нами сужается железная дорога и обрывается в огромном голубом небе, по которому медленно двигаются полупрозрачные. почти призрачные облака. Солнце освещает всё это безжалостнои ярко, но от этого на душе посыпается ощущение дороги и вечного пути вперёд.
Сквер.
Даже не сквер, а просто двор. Немного похожий на Сашин - и потому родной, отличающийся от него во многом - и потому захватывающий. Это тот двор. в котором. по моему представлению, живёт счастье дества и молодости, счастья смеха и покоя. Вечерами, под свеом вечернего солнца, здесь собирается молодёжь; сейчас на площадке бегает мальчишка без футболки, лет шести, егобрат в джинсовой куртке, ненамного старше его, и чей-то белоголовый карапуз. Мы сидим на скамейке. Подбегает собака. за ней ещё одна - Эля тут же с рдаостью тянется к ним. гладит, треплет по холке. Они стоят и смотрят на неё преданными глазами. Меня тоже принимают как свою. Один усаживается под руками Эли, позволяя ей себя гладить. Другой отходит от меня в тень песочницы. Белоголовый карапуз подходит и со счастливой улыбкой предлагает: "Хочешь мяч?"
Я легонько бросаю старый футбольный мяч ему, и он со смехом его пинает. Второй раз мяч улетает в собаку. Она подскакивает, рычит на подхватившего мяч парня; его друг тоже рычит, и они убегают. Мне больно и стыдно - как он мог обидеть эту доверчивую собаку?
Позже, на другом конце площадки, карапуз стоит около неё и гладит её двумя руками. Пёс, достигающий ему еда ли не плеч, стоит неподвижно и совсем не против неловких и весёлых объятий мальчика.
А потом я не помню ничего, кроме травы вдоль трамвайных рельсов, залитых вечерним солнцем. как каким-то раствором, и листвы, заполненной этим солнцем до краёв. И ещё Сида. Его бесбашенности, наших пустых разговоров, шуток.
И всё тонет в вечернем солнце.
Я жива. И мир жив. Удивительно и великолепно.