читать дальшеПапа стоит в середине дверного проёма, я смотрю на него с компьютерного стула, подобрав под себя ноги. Мне удобно. Ему тоже. Его карие глаза кажутся серыми, или жемчужными - так яростно он говорит, что аж взгляд наполнился светом. Рассказывает мне про магнитофон в машине, в которой они вдвоём с мамой ездят на дачу:
-Надо, чтобы ты посмотрела. Мне один механик - там, на работе - сказал, что можно найти в Интернете, записать на диск музыку и слушать. Ты бы занялась, а? Только это должна быть Парисия Каас.
Я что-то вспоминаю, улыбаюсь:
-Это которую мама любит?
Пап тоже расплывается в улыбке, обнажая желтоватые зубы. Коричневая кожа татарина собирается в весёлые морщинки, глаза, которые всё ещё кажутся жемчужными, жмурятся от удовольствия, и эта радость искренее любой голливудской.
-Мы с мамой под неё катались. Музыка нашей молодости. Сядем в машину и - поедем!
Всё ясно и просто.
-Запишу, пап.
Эта "молодость" была в сорок лет)
Новый год. В папиной комнате накрыт стол, вручена первая часть подарков, по телевизору поёт кто-то сладкоголосый. Папа уже навеселе, мама тоже выпила несколько бокалов шампанского. делать больше ничего не надо, торопиться тоже, да и часы уже отбили своё. Папа встаёт и тянет маму за руку:
-Ну-ка, мамуасик, пошли.
-Ой, Миша, - мама отмахивается, похожая на смущающуюся девчонку. - Миша, отстань!
Папа настойчив. Выводит свою женщину из-за стола, кладёт одну руку на плечо, другую на талию, и кружит её в танце перед большим зеркалом шкафа-купе. Мама смеётся и даже, кажется, немного краснеет. Певичка заливается. Мы с сестрой сидим на диване и любуемся на совсем молодых родителей.